Сергей Ходнев
Главные хиты русской культуры
Часть первая
Морозы, просторы, загадочная душа и великая литература: главные стереотипы о России, как на грех, нематериальные. Мы решили перевести разговор в предметную плоскость. В нашем списке — все самое узнаваемое и колоритное в наших архитектуре, искусстве, технике и быте.
Дворцы и усадьбы
В послепетровское время русские монархи и вельможи пустились в отчаянное соперничество с западной аристократией по части великолепия своих резиденций. Разумеется, на десяток дворцов с роскошной живописью, парками и собственными театрами все равно приходились сотни и тысячи имений, где на богатство мог претендовать разве что деревянный портик барского дома. Но зато само словосочетание “русская усадьба” до сих пор звучит как выражение всего благородного, патриархального и трогательного, что было в старой России.
Боярская усадьба Архангельское прослыла “подмосковным Версалем” в конце XVIII века, когда князья Голицыны разбили здесь прекрасный парк, и вошла в историю культуры как резиденция князя Юсупова, построившего здесь театр по дизайну великого итальянского сценографа Гонзаго с постоянным набором декораций его кисти.
Императрица Елизавета Петровна пристально следила не только за новейшими фасонами платьев, но и за архитектурными модами. Большой дворец в Петергофе, который при ней перестроил Растрелли, получил ошеломляюще пышную отделку в стиле рококо. Ее скрупулезно восстановили в 1950–1960-е после разрушений в ходе Великой Отечественной войны.
Строительство Камероновой галереи в Царском Селе началось в 1784 году по проекту шотландца Чарлза Камерона и по воле Екатерины II. Императрица хотела противопоставить барочному дворцу своей “тетушки” Елизаветы Петровны идеальный образец палладианской стройности.
Останкино – одна из подмосковных усадеб “русских Крезов”, графов Шереметевых. Во дворце конца XVIII века сохранились мебель, гобелены и уникальный театральный зал. Театр, понятное дело, был крепостной.
Авангард
Широкая публика столетней давности, зубоскалившая по поводу выходок кубофутуристов и прочих “хулиганов от искусства”, и не подозревала, что через несколько лет они создадут первый большой стиль нашего ХХ века. Именно после 1917 года авангард превратился в грандиозный эксперимент по переустройству не только искусства и литературы, но и всего быта, общественного и частного. Утопия прервалась всего десять лет спустя, но сегодня работы художников русского авангарда на мировых аукционах знай себе растут в цене. А современные архитекторы и дизайнеры наперебой клянутся в верности его принципам.
ДК им. Зуева (1927–1929), спроектированный Ильей Голосовым, – примета времени, когда самой престижной архитектурной задачей стало обустройство рабочего быта.
Историю абстракционизма в ХХ веке открыла живопись Василия Кандинского (на фото – композиция “Болтовня”, 1926). А его теоретические труды знают и академически настроенные художники.
Знаменитая “башня” Владимира Татлина, памятник III Интернационалу, так и не была построена. Что не мешает ей оставаться эмблемой русского конструктивизма.
Павильон СССР, построенный Константином Мельниковым для Всемирной выставки в Париже (1925), потряс передовых западных архитекторов во главе с Ле Корбюзье.
В одной и той же эстетике оформлялись и массовые пролетарские празднества, и театральные спектакли, и плакаты, рекламные и пропагандистские. А также детские книги – например, “Цирк” и “Мороженое” Самуила Маршака, иллюстрированные Владимиром Лебедевым. Их переиздавали даже тогда, когда авангард был под запретом.
Супрематические композиции из цветных геометрических плоскостей (такие, как этот “Супремус № 58”) Казимир Малевич считал высшим проявлением творчества, освобождавшим живопись от всего лишнего и служебного. Безнадежно эстетская идея в 1920-е быстро стала достоянием массовой культуры.
Имперская тема
Поразительно, как мало времени и усилий понадобилось для того, чтобы государство рабочих и крестьян стало признавать своей, пролетарской архитектурой изысканные упражнения на тему античной и ренессансной классики. Для кого-то державный сталинский стиль перекликается в первую очередь с мегаломанией Третьего рейха, для кого-то – с насквозь буржуазным ар-деко, но понятно, что без русского классицизма XIX века он бы в любом случае не состоялся. Несмотря на борьбу с излишествами, позже советская архитектура хоть изредка, да возвращалась к античным пропорциям и ордеру – тема все никак не собиралась уставать.
Одна из самых красивых площадей в мире, питерская Дворцовая, – воплощение мощи Российской империи XIX века. Восторгаться ансамблем не возбранялось и при советской власти: в конце концов, здесь началась революция.
Идеально спропорционированное здание Музея Ленина в Горках было построено по проекту Леонида Павлова уже на излете советской эпохи. Право, жаль, что такой дистиллированный образчик архитектурного брутализма остается в стороне от обычных туристических маршрутов.
В архитектуре семи сталинских высоток, в том числе дома на Котельнической набережной (на фото), творчески смешались американские небоскребы и образы кремлевских башен.
В учебниках Мавзолей Ленина обычно определяют в раздел “архитектура русского авангарда”. Но ясно же, что всесторонне образованный Алексей Щусев держал в голове и классические образцы вплоть до легендарной гробницы царя Мавзола.
Проектировщики ВСХВ (теперь ВДНХ) проявили чудеса изобретательности: нужно было по классическим лекалам создать “национальные стили” для всех союзных республик.
Книжная графика
Как знать, может быть, СССР вопреки официальной статистике и не был самой читающей страной в мире, но вот советское искусство книжной иллюстрации действительно заслуживало превосходных степеней. Именно в книжной графике было возможно то, что не всегда дозволялось в “большом” искусстве, – например, переклички с Серебряным веком, авангардом или религиозным искусством Средневековья. Вообще, пиетет издательской индустрии по отношению к тому, как книги иллюстрируются, – одна из тех старомодных вещей, которых сегодня, в цифровую эпоху, очень недостает.
Владимир Фаворский (1886–1964) говорил, что работает над книгой как архитектор: стилистика и сюжетность гравюр тщательно соизмерялись с произведением – как в случае гравюр к “Слову о полку Игореве” (1954).
Как это ни удивительно, “Сказка о рыбаке и рыбке” с иллюстрациями Владимира Конашевича (1888–1963) вышла в 1922 году, когда в чести была куда менее “мирискусническая” манера.
Маршаковский “рассеянный” (1956) – один из самых узнаваемых образов классика детской книги Аминадава Каневского (1898–1976).
Дмитрий Бисти (1925–1990) превосходно подбирал графический язык для произведений любой эпохи – будь то хоть гомеровская “Илиада”, хоть “Владимир Ильич Ленин” Маяковского (на фото).
“Русские сезоны”
Частный антрепренерский проект Сергея Дягилева имел глобальные последствия и для русской, и для французской культур. Во-первых, мировая слава России как балетной страны началась именно с “Сезонов”. Во-вторых, Дягилев охотно привечал и французские таланты – с ним работали Равель, Дебюсси, Кокто, Шанель. Самой яркой эпохой “Русских сезонов”, наверное, стали все-таки первые годы проекта, когда парижская публика особенно остро воспринимала восточную и русскую экзотику декораций Бенуа, Рериха и Бакста. Кстати, искусство и моду французского ар-нуво эта дягилевская экзотика тоже перепахала.
Компания Van Cleef & Arpels, ставшая вдохновительницей “Драгоценностей” Баланчина, продолжает обращаться к балетной тематике. На фото – брошь Ballerina Swan Lake из коллекции Ballet Précieux (2013).
Великий бас Федор Шаляпин, которого Кустодиев написал вальяжным барином, на самом деле гастролировал за границей больше, чем кто-либо из тогдашних русских певцов. В рамках “Русских сезонов” он пел Бориса Годунова.
Давний друг Дягилева, художник Леон Бакст, сотрудничал с ним с самого начала “Русских сезонов”. Сложные и изысканные костюмы Бакста (на фото – эскиз к “Спящей красавице”, 1909) были частью дягилевской революции в балетном театре.
Вацлав Нижинский буквально гипнотизировал и балетную публику, и художников – как показывает рисунок Жоржа Барбье (1913).
Самым сенсационным композитором первых нескольких “Сезонов” был Игорь Стравинский: его “Весна священная” вызвала в Париже немыслимый скандал. Либретто для балета Стравинского “Петрушка” (1911) написал Александр Бенуа, он же создал костюмы и декорации.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.